Он был непревзойдённым мастером шуток и приколов – да простят меня хранители чистоты русского языка. Так, неизвестно, почему и зачем – не иначе, как только для краткости, — свою собственную жену Нину Васильевну он звал не иначе, как «швили». Начинающему журналисту Василию Чигринскому, то ли уже закончившему школу, то ли ещё учащемуся он приносил пачками короткие заметки, естественно, хотел их видеть опубликованными и мучился, как их подписать, — он тут же дал два псевдонима: Гривин и Чибис. Они потом долгие годы служили автору. Причём, делал это он всегда как бы походя, ненароком, играючи, не задумываясь, — не морщил лоб от натуги и не поднимал очи к небу. Во всяком случае, по нему это не было видно.
Я полагаю, что среди читающих эти строки, уже есть люди прежде всего, старшего возраста, так скажем, узнавшие, о ком речь. Правильно, это Борис Дмитриевич Петриченко, сотрудник газеты «Восход». С 1965 года и до смерти аббревиатура «Б.Д.», вписанная в заголовок очерка, — не что иное, как его сокращённое имя-отчество, употребляемое в редакции. Так звали его, но, думаю, это изобретение – тоже его. И вообще он был человеком необыкновенным. Рядом с ним всегда звучал смех и клубилось веселье. Его рокочущий голос – а он при юношески стройной фигуре обладал сочным басом, — чаще всего произносил что-нибудь, как сказали бы сейчас, нетривиальное. Причём, как уже было сказано ранее, без видимых усилий.
Так, помню, во время очередных – а, может быть, и первых, кто знает, — краевых курсов по переподготовке районных журналистов нас с БД – он от редакции, я – от радио, — поселили на третьем этаже гостиницы «Центральная». Хотя могли бы БД как инвалида поселить и на первом. Но он, разумеется, об этом не заикнулся, а администратор, как обычно ничего не заметил: ни палки в руках у БД, ни скрипа протеза, ни прихрамывающей походки.
И вот мы взбираемся на третий этаж. Знаете, как это делает человек с нездоровой ногой? Правильно: поднимает одну ногу, ставит её на ступеньку, а затем подтягивает другую. И вот тут нашлась сердобольная душа – коридорная.
— А почему вы лифтом не пользуетесь? – спросила она. — Так ведь трудно…
Ответ последовал мгновенно.
— А мы сельские, нам привычно, — произнес Борис Дмитриевич, не останавливаясь, на одном дыхании.
Тётя внизу осталась с открытым ртом.
Но главный, как говорят, «кайф» был не в этом. Сказал и сказал, что тут добавить? Не так давно, уже будучи на пенсии Нина Васильевна Петриченко рассказала мне, что, перебирая старые бумаги БД, нашла письмо, где он описывает этот эпизод. И знаете, что он сделал? Он приписал, по словам Нины Васильевны, эту фразу мне. Так сказала Нина Васильевна. Ей-богу, это известие для меня было – да что для меня, для всех, знавших его! – как привет, как знак: Петриченко остался Петриченкой! Уверяю вас, в те годы я вряд ли мог так сказать – быстро и метко. И потом: вопрос ведь был не ко мне. А вот БД – точно мог. И я это слышал! За ним – не ржавело…
Тому пример – ещё одно происшествие. Не помню уже, в каком году это было, скорее всего, в 1967-м, попали мы на открытие мемориала на Сопке героев в Крымском районе. Не на само открытие – это было краевое мероприятие, с большим начальством, охраной, а где-то на другой-третий день. Вместе с абинскими ветеранами – они в автобусе, а мы – в редакционной машине. Петриченко, Володя Бочейко, он с фотоаппаратом, я и водитель Валера Денисенко – от редакции, и, как говорят, примкнувший к нам Вячеслав Сердюк, из сельпо. Приехали, постояли, помолчали, побеседовали, записали, что надо, поснимали… А потом попали, по-моему, секретарь парткома колхоза «Сопка героев» нас пригласил, — в винный погреб колхоза. Хозяева были очень радушны и гостеприимны, и мы попробовали вина из разных бочек. Люди постарше повспоминали войну на окрестных холмах, мы их послушали… Выехали на трассу Краснодар-Новороссийск, постояли, подумали – день рабочий, считай, уже кончался, в редакции нас не ждали, — и мы, после небольшого оперативного совещания, вместо того, чтобы ехать домой, повернули направо, в сторону Новороссийска… Не доезжая Новороссийска, еще раз свернули направо, миновали одно поселение, другое, проехали берегом озера Абрау и выехали на берег Черного моря, где в него впадала речка Дюрсо. Мне это место было знакомо – некоторое время до того мы здесь отдыхали семьей. Может, потому и поехали?..
Был октябрь, еще стояла теплая погода, и мы полезли купаться. БД ходил берегом и дымил трубкой, словно крейсер. Кто-то, кажется, Валера крикнул: «БД! Давай к нам, вода теплая!», на что Борис Дмитриевич тут же мгновенно выдал: «Не могу – лифчик дома забыл!» и запыхал дымом дальше. На берегу многие открыли рот…
Я могу приводить много примеров, как говорят, «прямого попадания» БД «в десятку», но зачем? И все же об одном еще – скажу. Об этом случае он рассказал мне сам – на койке в гостинице «Центральная», в Краснодаре.
…До Великой Отечественной войны семья Бориса Дмитриевича жила в Керчи. И он, тогда еще просто Боря, любил уходить на гору Митридат и любоваться оттуда морем и городом. Так было и на этот раз. Когда солнце стало садиться, он покинул свой «пост» и поспешил домой. Уже почти спустившись в город, он, сунув руку в карман, обнаружил пропажу. Что делать? Недолго думая, он вновь полез в гору. Когда он поднялся наверх, уже темнело. А, главное, недалеко от «поста», где БД отдыхал, его окликнул часовой: «Стой! Кто идет?»
Боря остановился. И, знаете, что он ответил? Послушайте… «Боря Петриченко, ученик шестого класса». — «Что тебе нужно?» — спросил часовой, хотя, возможно, это был и караульный. «Я уронил здесь курительную трубку!» — ответил шестиклассник.
Наступило молчание. Видимо, часовой или патрульный-караульный «переваривал» информацию, т.е. попросту стоял с открытым ртом. Минуты через три до Бори донеслось: «Ладно, ищи свою трубку… Да больше не роняй…».
Кто знает, врожденным ли, или благоприобретенным было умение Бориса Дмитриевича Петриченко «брить» словами – он был влюблен в театр и перед войной был даже принят в театральное училище, и только война и ранение вынудили его искать новый жизненный путь, — но за метким словом в карман он никогда не лазал…
«Меткое слово»… Вот написал, и сразу вспомнилось иное. Уже, так сказать, из работы. Как у каждого журналиста, у БД был свой псевдоним. И не один. Но один – помнят все. И сегодня, спустя много лет. Помните? Кузьма Ершов! Помните, я прежде всего обращаюсь к вам, людям старшего, уже пенсионного возраста, — рубрику такую в газете «Восход»: «Меткое слово Кузьмы Ершова»?
Это было и смешно, и парадоксально. И очень забавно. Вся редакция «пыхтит» над очередным номером. Задумываясь надолго, нижет мелкую вязь слов Петр Михайлович Фролов, терзая слух, транжирит бумагу Василий Васильевич Анпилов (он писал очень крупно и размашисто и любил читать свои материалы вслух), напряженно двигает желваками Алексей Куценко, строчит текст недавно принятый в штат Василий Чигринский, корпят над строками другие «литературные» работники, каждый творя свою «нетленку». В тишине, закрытости, где лишний визит, звонок – помеха, не отрываясь, с праведным старанием сделать «гвоздь», написать «забойный» материал. Поверьте, здесь нет насмешки – работа районного газетчика в те годы была трудной. И это тем не менее не секрет – каждый старался сделать свой материал лучшим. А в это время в кабинете секретаря редакции, где, во-первых, топор можно было вешать от табачного дыма, — ладно, Володя Бочейко, он – мужчина, к тому же курящий, но как выдерживала этот ад Ольга Рынковая (оба они в разное время были ответственными секретарями редакции), известно только ей! И куда через каждые десять минут обязательно кто-нибудь заходил – редактор, сотрудники, внештатник – в редакции ценили на вес золота «авторов с мест», — метранпаж, или просто «посыльный» из райкома партии, или я, работник районного радио, — фирмы вроде бы и не конкурирующей, однако в редакции так не считали, — где трещал телефон и всякий раз вспыхивал хохот… Здесь, еле видимый в дыму, потому что именно он и курил больше всех, ибо, выбив пепел из трубки в большую консервную банку, он тут же набивал еще не остывшую трубку из почти такого же размера банки новым табаком, — по-моему, ее даже прикуривать не надо было, достаточно пару раз, с придыхом и свистом, глубоко втянуть в нее воздух, и все, печь, пардон, трубка задышала! — сидел, обязательно участвуя в любой беседе, обрабатывал письма читателей, писал свои материалы – зарисовки, корреспонденции и юморески и БД, выдавая раз-два в месяц – по субботам! — «Меткое слово Кузьмы Ершова».
Казалось бы, что можно сочинить в этом кабинете, в этом месте (так вернее), сравнимым с базаром, тамбуром в вагоне общего пользования, курилкой в цехе, наконец? Ведь всем же известно, что хорошо пишется в тишине и уединении, когда тебе никто не мешает… Борис Дмитриевич Петриченко опровергал эту аксиому. Он творил в любой обстановке. И как! Не будем о письмах читателей, опустим прочие материалы – хоть все это было и живо, и интересно, и, главное, в каждом номере! – остановимся на Кузьме Ершове.
Оценку газете дает читатель. Хоть в годы, о которых идет речь, главной оценки ждали из райкома партии. И она поступала. Не будем уточнять, насколько она была безошибочной – во-первых, это не наша задача, а, во-вторых, нередко она соответствовала истине. Но главным, повторюсь, судьей был читатель, наш подписчик.
О рейтингах тогда ничего не знали, о них и не говорили. Уверяю вас, вздумай кто тогда подсчитать этот самый рейтинг, победа, бесспорно, была бы за «Метким словом Кузьмы Ершова». Ибо: читали (или просматривали) мы, читатели, все материалы – и передовицу, и вести из ЦК, и «тассовки», и, уж, конечно, материалы корреспондентов, специалистов и читателей (были такие – пишущие читатели!), — но зачитывались чем? Правильно – Кузьмой Ершовым. О чем, вернее, о ком потом вспоминали дома, на работе, в автобусе, курилке и даже при дружеском застолье? Правильно – о Кузьме Ершове и его очередном метком слове. Смеялись и цитировали потом кого? Верно – Кузьму Ершова. Вернее, Бориса Дмитриевича Петриченко, БД.
Газета «Восход» долго еще и после ухода БД на отдых, и после вообще его «ухода» сохраняла Кузьму на своих страницах. Но это были другие Ершовы – если дети и внуки, то если не совсем незаконнорожденные, то неродные, — это точно. Даже при изрядном старании пошутить, вызвать улыбку, – а именно это было главным в «Метких словах»: лечение смехом, — при сильных авторских потугах, при переходе на какой-то малограмотный (из народа, надо думать!) язык, на проявление хамства – чего на эстраде сегодня – хоть отбавляй! — чуть ли не на ненормативную лексику, — успеха ощутимого ничто не приносило. В чем тут дело? В выборе лексики, в подборе тем? Кто знает?.. Просто Кузьма Ершов Бориса Дмитриевича Петриченко был совсем другим человеком. Я так думаю… Ему было «дано»…
Я с Петриченко – Ершовым познакомился, как и все абинские читатели, весной 1965 года, когда он, приглашенный во вновь открывающуюся газету Абинского района, теперь почему-то «Восход», переехал в Абинск из Северского района, где работал в тамошней, до закрытия, газете, а на момент появления «Восхода», по-моему, — на районном радио. Хотя и до этого знал. Вернее, слышал, видел. И, главное, — читал. И слышал, и видел я Бориса Дмитриевича в Крымске, в редакции в ту пору межрайонной (на территории теперешних Крымского, Абинского и Северского районов) газеты «Призыв». По-моему, это было летом, ближе к осени, 1963 года. Нас, как не только внештатных авторов (мы оба были «с радио»), — кроме нас двоих был приглашен и ахтырский поэт Василий Савельевич Носенко, — но и пробующих себя в стихах и прозе, пригласили на очередное занятие литературной группы.
Для начала нас познакомили с ролью чего-то патриотичного в жизни народа – убей, бог, уже не помню, что это было, хотя приглашение видел в своих бумагах недавно; затем началась собственно учеба литературной группы. Помню, что что-то свое читал Василий Носенко, читал Валентин Маховой – огромный, громкоголосый «прызывец» или «призывник», молодой еще человек, отличный парень, умевший и стихи прямо на глазах сочинить, и вина выпить, и материал написать, и газету сверстать. Кстати, в марте 1965-го именно его Петр Михайлович Фролов – потенциальный, как нам всем казалось, редактор новой газеты, – пригласил Махового секретарем, именно он, Валентин, делал первый номер. Когда же стало ясно, что Фролову редактором не быть, Валентин тихо и незаметно вернулся в Крымск. Читал ли что БД, я не помню. По-моему, нет; на просьбу почитать стихи, затягиваясь дымком так, что табак в трубке потрескивал и стрелял, и посмеиваясь, он заявлял, что это – прожитый этап, работает нынче в новом жанре, а вот прочесть что-либо из нового стесняется. Но из разговоров я понял, что Борис Дмитриевич – поэт, известный на Кубани. А чуть поразмыслив, догадался, что вот этот человек на протезе с незатухающей трубкой в руке и есть, как ни странно, автор стихов – простых, веселых, ироничных, с усмешкой, — которые я много лет назад встретил в абинской сельской библиотеке – в альманахе «Кубань» цвета спелой пшеницы. Тогда же прочел и хоть стихи и забыл, а вот имя автора помню. Равно как и смысл стихов-перевертышей, всегда с неожиданным концом.
Потом, много лет спустя, будучи в Краснодаре и заглянув в книжный магазин, я увидел в разделе «Поэзия» маленькую книжицу «Добрые улыбки». С неброской обложки на меня смотрело девичье лицо и фамилия – Б.Петриченко. Я книжку купил, она и по сей день у меня. Как-то, разговаривая с БД, я сказал об этой покупке – у него такой (по крайней мере, по его словам) не было. А потом, листая с вниманием книжку, я с удивлением понял и настойчивую просьбу крымчан – Валентина Махового и Евгения Чайкина, тогдашнего редактора «Призыва», — к БД, прочитать что-нибудь, и зависть Василия Носенко: те самые «Добрые улыбки» были выпущены в Краснодаре в конце 1962 года и тогда, в Крымске, в редакции, были на слуху у людей, близких к поэзии; Василию Носенко, к тому же, тогда еще до своего первого сборника было ой как далеко. Потом мы ехали в поезде: я – до Абинска, Носенко – до Линейной, Петриченко – до Северской. Естественно, мы не молчали, но о чем шел разговор – не вспомнить…
Но мне сдается, что я еще с того августовского вечера запомнил: этот человек в любое время может сказать что-нибудь остроумное и веселое. А делал он это так (по крайней мере, мне так кажется): трубка в зубах, раздается пыханье, одновременно с этим появляется озорной блеск в глазах, трубка покидает рот, и губы произносят фразу. Короткую и разящую. Он был актером, хоть и не успел сыграть в театре.
Не знаю, связано это с юношескими увлечениями Бориса Дмитриевича театром или виной тому его поэтическое прошлое, но доабинская жизнь его была окружена каким-то туманом, легендой, флером романтики, где он фигурировал чуть ли не пропащим человеком. Я во все это верил и верю, извините, мало. Надо ли объяснять, почему? Причин тому много.
В Абинск он приехал не просто человеком, знающим как надо жить и что делать, но и имеющим право подсказать, как поступить, другим. Всегда ли следовало следовать (простите за тавтологию) его советам? Это другой вопрос. У каждого ведь своя жизнь. И надо ли каждому «делать ее с товарища Дзержинского», то бишь Петриченко? Посмеиваясь, если говорить о зарисовках и юморесках Петриченко, над поступками людей, а если иметь в виду «меткое слово», то и насмехаясь, сам БД свое белье никогда не развешивал на ветру. Возможно, просто не считал нужным – хотя такая порода людей (чтоб все всё знали о нем) у нас есть. А, возможно, не делал этого именно потому, чтобы не слышать чьих-то охов и ахов, а главное – советов. Кто знает?.. Я начал свое повествование с того, что Нину Васильевну, свою жену, он звал емко и сочно, и непонятно — «швили». Они, несмотря на свою ярко выраженную инвалидность, которую они и не скрывали, были удивительной, красивой парой. Как здорово, на два голоса, они пели! И, судя по всему, и в молодости, и спустя годы. Время не старило их голоса… В их репертуаре были распевные, задушевные песни – русские, украинские. Они любили пение. Лица их, до того веселое у Нины Васильевны и с насмешкой у БД, сразу преображались, становились строгими и торжественно-мечтательными. Борис Дмитриевич как бы погружался в мир песни, пел и слушал себя со стороны. Меня постоянно интересовало одно: оказывается, БД мог и не курить! В обычной жизни не вынимающий трубку изо рта, пыхтящий и дымящий, словно локомотив, идущий в гору, он, представьте себе, мог до пяти минут (!) обходиться без трубки и дыма!.. Не имея пристрастия (или возможности) петь со сцены, в хоре ли, или наособицу, мы пели и поем (сегодня, правда, гораздо реже и реже) где? Правильно, за столом – на юбилеях, праздниках, в гостях. Поем по-разному: одни, чтобы блеснуть голосом, другие – оттого, что поют все, не закусывать же в это время?! Петриченки пели для удовольствия. Они, и закончив песню, некоторое время еще пребывали там, в послезвучии, жили им – то ли в песне, то ли в образе… Особенно это видно было на Борисе Дмитриевиче – пока песня в нем еще жила, он забывал о трубке. И только потом, когда звук и чувства ушли совсем, полностью, он, вдруг вспомнив о том, где он и что с ним, начинал торопливо, немного даже судорожно «кочегарить» свою трубку, раздувая в ней огонь.
БД был инвалид Великой Отечественной войны, ходил на протезе, с палочкой. Но мы никогда не считали его инвалидом, он просто не давал нам для этого повода. Помню, в Краснодаре, все в той же «Центральной», на третьем этаже я страшно перепугался, услышав поздно вечером грохот упавшего предмета. Я вскочил, глядя по сторонам: что, где? На полу возле койки БД лежал протез… Нога, только из дерева и металла. Самое невероятное было в том, что она была в башмаке.
— Ногу уронил, — заметив мое замешательство, смущенно-иронично сказал БД. И стал укладываться. «Нога» была результатом ранения. Но как, где это произошло, как он выкарабкался из беды, как привыкал к тому, что ноги нет (и не будет), он не рассказывал. В отличие от другого сотрудника редакции, чью историю мы знали наизусть, история БД выглядела примерно так: упал – очнулся – перелом…
Полный простор для фантазии: думай, что хочешь… Не берясь ничего сочинять, скажу то, что знаю точно: в один момент соломинкой, за которую ухватился БД, островок, к которому он причалил, была Нина Васильевна, «швили», красивая девушка, тоже не обойденная бедой – она была инвалидом (и тоже нога) детства. Кстати, ничего похожего на грузинку, – это была кубанская девушка, как мне кажется, с украинскими корнями. Почему «швили», не понять?.. Они были друг для друга не только мужем и женой, не только ближайшими людьми, но и спасением, светом в оконце.
В Абинске это выглядело так. Практически всегда вдвоем: вдвоем утром на работу, так же – на обед и с обеда, вдвоем – домой после работы. Один он только ходил по заданию редактора. И то – если это рядом.
Зато глядеть на эту пару – «швили» и БД, — когда они – сначала из частного дома, где они снимали «угол», а затем из квартиры в первой в Абинске трехэтажки, — идут, не торопясь, в редакцию, что почти рядом, или на рынок, что далековато, негромко переговариваясь, причем «швили» обязательно со смешком, — рядом с БД, по-моему, вообще серьезным нельзя было быть, — это было интересно и занимательно. Они удивительно дополняли друг друга, постоянно нуждались друг в друге – доказательством тому уже, упоминаемое мною, из рассказа Нины Васильевны, письмо из Краснодара. Оба общительные, радушные к другим, всегда активные участники коллективных «посиделок» в редакции, они, тем не менее, никогда не скучали и без нас. Примером тому могут послужить, и я об этом пишу с истинным удовольствием, их совместные воскресные (или субботние) прогулки за город. Будучи оба не совсем физически здоровы, они, тем не менее, каждый выходной, особенно осенью, уезжали на велосипедах за город, как в сказке говорится, «за цветами, за грибами, за ягодами»… Всегда только вдвоем. А возвращались ближе к вечеру, нагруженные дарами природы: букетом цветов, охапкой боярышника, возможно, и грибами.
Между прочим, я нередко тешил себя мыслью о том, что, дескать, а не по моему ли примеру в горы «потянулись» и Петриченки, — я именно в те годы интенсивно ходил в походы с детьми, вслед за своими товарищами, Александром Леуцким и Василием Поповым. «Вот и они, думал я про «швили» и БД, тоже потянулись на природу»…
Можно только представить, как всякий раз давалась им эта поездка. Ведь если из лесу, с гор, велосипеды катились и груженные, но легко, то за город дорога давалась с трудом, — БД педаль приходилось крутить одной ногой. Нелегко было, разумеется, и Нине Васильевне. Да и за городом, в лугах и кустарниках, на протезе много не набегаешься. Но они ездили – даже уже будучи на пенсии. И всегда, повторюсь, только вдвоем…
Мне не так уж много раз довелось быть с Борисом Дмитриевичем на природе – только во время служебных поездок. Да, еще была та, памятная, на море… Но я смело могу сказать – глаз-то у меня киношный, памятливый — природу он любил страстно. Он немел наедине с нею, даже его трубка дымила на лугу или в лесу, у ручья, спокойней. И взгляд менялся – становился внимательней, задумчивей и теплей. Кто знает, может, это с тех, керченских, посиделок на Митридате, когда, любуясь морем, – наверняка, морем, — можно было и курительную трубку обронить. Обронить или просто забыть о ней, залюбовавшись морем… А, может быть, – опять, кто знает? — совсем об ином задумывался БД, стоя на берегу у ручья и глядя на журчащий поток и хмеречь за ним. Он любил вырезать фигурки из дерева. Всегда, когда кто из редакции ехал в Шапсугскую, Эриванскую или еще куда в лес, он просил привезти полено липы. И мы старались. Причем, видимо, не только мы думали об этом – липой его снабжали и работники мехлесхоза, и ДОКа. Кто знает, возможно, все эти орлы, бабочки, зайцы, козлы и лесовички, что потом, вечерами, вырезал он из высушенных поленьев, виделись, чудились, мерещились ему среди кустов и деревьев, у ручья или в траве в те минуты, когда он – на автомобиле или велосипеде – попадал в лес, в луга – за город, одним словом.
В скульптуре, как и в журналистике или поэзии, лирик и природолюб Петриченко постоянно боролся с Петриченко же, но — насмешником и ехидой. И что характерно, чаще всего проигрывал последнему. А какая была в глазах любовь, когда он рассматривал деревья, — аж глаза темнели. Неужели не гномиков, а только полено, годное для работы, видел он?
И вы так подумали? Ну зачем же… Нет, в лесу он, разумеется, видел лесных же жителей. Ведь вон их сколько разлетелось и разбежалось по служебным кабинетам и квартирам абинчан! В редакции газеты «Восход», в кабинете бухгалтера до недавних пор гостили такие знакомые нам поделки БД. Они как будто привет передают нам, живым, от него, ушедшего. А что касается тех карикатур, что были вырезаны Борисом Дмитриевичем, то, думаю, они появились в зависимости от того, чье мурло вырисовывалось в очередном письме читателя или материале корреспондента. И очень может быть, что сначала предполагался лесовичек, домовой, а получилось… «чудище обло, озорно и лайяй»… В жизни-то таких примеров сколько хочешь. Что тут поделаешь, если талант такой!.. Недаром же у него и стихи такие. Про любовь, про природу, вот и луна уже рядом… И вдруг: «Я рад помочь, но не смогу. Роса сверкает на лугу. А я, как видишь, в белых брюках…»
Что интересно, все карикатурные скульптуры, даже зловещие, у него не страшны – они уродливы, ущербны и смешны. Находились люди, которые говорили – а большинство работ Бориса Дмитриевича Петриченко видели многие, не раз была даже их выставка, — что это от неумения, от недостатка профессионализма: любитель, мол, что с него возьмешь? Признаться, иногда думал так и я. А потом, задумываясь о характере БД, перечитывая его публикации, разбирая по фразам «меткие слова» Кузьмы Ершова, просто вспоминая его, его голос, усмешку, невольно подумалось: а ведь он не был прост. И профессионализм, умение рассчитать, где у полена должны «вырасти» глаза, а где ноги, тут не причем. Он специально делал уродов, он показывал нам, слепым и наивным, что зло, грубость не просто страшны, они смешны. Знакомый с театром и его аурой, многомерным измерением, он, как завещал великий Сергей Эйзенштейн, показывал одно, говорил (языком скульптора) о другом, а хотел, чтобы мы увидели третье. В общем, главное – мир не страшен.
Где-то в начале очерка я сказал, что Борис Дмитриевич был сотрудником газеты «Восход» до смерти. По-моему, так. Это не потому, что его портрет и сейчас красуется на музейном стенде, не потому, что его «уродцы» до сих пор, словно химеры, стерегут шкафы в кабинетах и квартирах. Уже уйдя, и довольно глубоко, на пенсию, он нередко подавал о себе знать – юмореской, заметкой между делом. Или – своим, ни с чем не сравнимым слогом, в материале, подписанным совсем другим человеком…
И в то же время, мне так кажется, что ему было тесновато в газете, скучновато. Возможно, именно отсюда и его уходы – то в поэзию, то в «меткие слова», это особый, не очень уж и газетный жанр, — то в скульптуру. Причем, «уходил» он не потому, что его попросили поработать в этом жанре, а только потому, что так ему захотелось, душа потребовала…
Он пыхтел, словно паровоз, был весел и остроумен, когда работал в отделе писем. Кстати, именно тогда и шли косяком, регулярно острые, разящие, неожиданно «меткие слова». В основном, как я думаю, за счет писем читателей. А еще, и это немаловажно, не надо забывать, — это была хрущевская оттепель.
Потом, когда он стал заместителем редактора и заведующим отделом партийной, советской, профсоюзной и комсомольской жизни (отдел назывался иначе, но охватывал именно эти сферы деятельности), он слегка потускнел, посерьезнел и погрустнел. Кто знает, что было тому причиной? Возможно, это было не его дело. Такое бывает. Возможно, будучи постарше, поопытнее нас, он меньше верил во всю эту жизнь – в собрания, силу решений, постановлений, регулярных пленумов, дежурных речей, торжественных обязательств, постоянного соревнования – кто знает? Возможно, опять-таки в силу своего возраста и воспитания, он знал, что главный двигатель всей работы или, как он бы сказал, прогресса, является рубль, зарплата, возможность прокормить и одеть семью, построить дом, купить машину и т.д. Кто знает? Но ему, думается, было скучно слушать партфункционеров о достижениях (о промахах они обычно умалчивали), неинтересно читать их отчеты и доклады – опять о том же. Было пресно, Да, к сожалению, в этот отдел (знаю не понаслышке) до 86 года острых и метких писем не писали. Да и кто напишет? Секретарь парткома или председатель профкома?.. В лучшем случае, позвонят.
Кстати, именно в эти годы, когда он «тянул» партийную лямку – не очень, правда, долгую, — он и начал с энтузиазмом, а, возможно, ожесточением «портить» древесину. И, как я уже говорил, а вы слышали, преуспел… А, может быть, отводил душу? Кто знает?.. Так или иначе, сегодня это уже и не важно, а именно он подарил горожанам – одним на выставках, другим при эксклюзивном созерцании, третьим еще как, — немало запомнившихся, не скажу радостных, но приятных – искусство! – минут…
Так получилось, что все годы работы БД в редакции газеты «Восход» я работал рядом с ним, не будучи ни его подчиненным, ни его начальником. У нас были иные отношения, сегодняшние. Мы были партнерами. Он был сотрудник редакции газеты, а я – организатор, вернее, корреспондент-организатор районного радио. Меня их материалы не интересовали – я просто не представлял, как это передавать по радио уже опубликованный в газете очерк или репортаж – а тираж «Восхода» тогда превышал десять тысяч экземпляров, хватало на всех. Бывали случаи, когда мне из-за поездки не хватало материала, вернее, разнообразия и географии, и тогда я иногда заимствовал у них что-нибудь, но обязательно из завтрашнего номера. К моим же материалам у «Восхода» интерес был – я был уже устоявшийся автор. И отношение соответственно: разное у каждого, но в общем – благожелательное. Свои материалы: информацию, зарисовки, заметки, репортажи – из вчерашней передачи (сегодня на радио, завтра в газете – это ведь нормально! я начал «продавать» газете чуть ли не с первого номера. А с благословения редактора Ивана Ильича Парахина – вскоре и достаточно пространные. Причем я не разносил свою «нетленку» по отделам: кому о нефтяниках, кому о молодых кукурузоводах, а кому и о культуре, а нес все это куда? Правильно, в отдел писем, к БД. Иногда, правда, я шел в редакцию с твердым намерением отдать информацию сразу в руки ответсекретаря редакции Николая Григорьевича Чабана или, чуть позже, когда он стал редактором, Владимира Бочейко. В общем, секретарю – чтобы сразу в номер. Но отдавал, как правило, Борису Дмитриевичу!.. Так получалось…
Это был добрый, но какой-то рок. Возможно, потому, что он, БД, сидел, что называется, на перехвате. Ты только переступал порог (дверь никогда не была закрыта. И это было правильно – в противном случае секретарь, даже если ты человек курящий, задохнулся бы в дыму), как сразу же натыкался на протянутую для рукопожатия смуглую руку и вопрос глубоким басом: «Что принес?» Возможно, потому, что в ответ на твое бодрое «Добрый день!» на тебя смотрели (если смотрели!) отсутствующие для тебя глаза секретаря, в которых, как мне казалось, быстро сменялись строчки, цифры, буквы заголовков, макет и так далее… А, возможно, и потому что, чтобы он ни писал, пусть даже первое слово своего материала, увидев тебя, БД смело откладывал ручку в сторону – а писал он всегда перьевой, макая в чернильницу, — выбивал пепел из трубки в одну банку, доставал другую, с табаком, и тут же наполнял трубку чем? Правильно: новым топливом, сопел, раскуривая ее, и начинал расспрашивать: где был, кого видел, или рассказывать свой случай или анекдот…
Он был очень общителен, очень. И столько курил! По моему мнению, тем, кто работал в одном кабинете с БД, надо было оформлять на пять лет раньше положенного пенсию. Законодательно. Табаку он изводил столько, что, по-моему, трещал их семейный бюджет, на страже которого зорко стояла «швили» Нина Васильевна. Сужу об этом потому, что всегда, когда «Волга» (это редакционная машина) ехала по колхозам, он заказывал нам привести ему табака. И мы возили – в мешках, в папушках, на шнурах. Отовсюду, где могли достать. А доставать с каждым днем становилось все трудней и трудней – колхозы прекращали производство табака.
Кто знает, возможно, тот огонь, что почти беспрерывно пылал в трубке, сжег и его горло, и его легкие? Наверное, это так. Наверное, это была беда. Но что было тому причиной? Была ли это бравада, заурядная привычка или что-то другое мучило его так, что курение было обезболивающим наркотиком? Кто знает? А только я вот сижу, думаю, вспоминаю и не могу представить БД без трубки. А что касается жизни, то она у него была красивая. Трудная, но красивая. Хотя… Ведь это как посмотреть.
Если человеку сказать, что БД (вернее, Борис Дмитриевич) за годы жизни в Абинске, как приехал, устроился в «Восходе», так оттуда и на пенсию ушел, много ли он поймет и узнает? А если сказать, что Борис Дмитриевич (БД, так вернее) за это время был и поэтом, и пересмешником, и лириком, и карикатуристом, что он будоражил общество, что он… Это же другое дело, не правда ли?!.
А я же ведь чуть не забыл рассказать вам, читатель, о последнем деле БД, о последнем его «уходе» за привычные рамки. Было это, когда мы, несколько энтузиастов охраны памятников, во главе с Александром Моисеевичем Недилько решили поставить в парке Победы памятник (или памятный Знак) Неизвестному солдату. БД взялся – горячо, темпераментно, с рвением, охотой! – за изготовление памятника – из камня. Опыт работы по дереву у него был, и большой, набор инструментов – тоже, правда, тоже по дереву. Но нашлись друзья, товарищи, которые изготовили зубила, другой инструмент. Ничто не отвлекало БД от работы; для этого он или взял отпуск, или даже уже ушел на пенсию. Мы, работники редакции, навещали БД почти ежедневно. Помню наш первый приход. На пустынной аллее громоздилась гора камней разных размеров, перед ними на низенькой, из дома, скамеечке сидел Борис Дмитриевич, ожесточенно курил и думал. Рядом лежал инструмент – около десяти, если не больше, различных зубил, наждаков, прямых и изогнутых железных предметов и молоток. Бумажка с рисунком карандашом изображала эскиз. В другие дни мы видели, как БД обрабатывал камень – осколки, крупные и мелкие дождем брызгали вокруг. Камни постепенно приобретали нужные формы и очертания. Работа спорилась. БД, которого мы привыкли видеть в кабинете, на солнце стремительно загорал и даже худел. Шляпа его не спасала.
В следующий наш приход мы поразились. БД, бледный, потемневший и расстроенный, не мог говорить. Произошло нечто странное. Ночью кто-то неведомый сколол камень, причем так, что лицо солдата оказалось изуродованным. За следующую неделю, пока БД пережил депрессию, растерянность и нашел возможность исправить портрет, и им, и нами было многое передумано. Кто? Почему? Зачем? Простое хулиганство или вандализм?
Наконец, придя к БД, мы увидели в его глазах улыбку. Он исправил утраченное. Правда, лицо солдата было неузнаваемым. О таких лицах говорят, что они «лопатой», оно получилось как бы вдавленным, плоским. Работу приняли.
В день открытия памятника звучали речи, разные. Мне запомнились слова БД; он их за время работы говорил не раз. Суть их в том, что, по словам БД, в годы войны он ни одного своего фронтового товарища, а потерял он многих, не похоронил по-человечески, он у них в долгу. И теперь он этот долг – фронтовика, ветерана и инвалида войны – выполнил…
Прошли годы. Пришли перемены. В один из понедельников – плохие вести приходят вообще по понедельникам, – пришедший в райсовет Виктор Афанасьевич Козлов сообщил, что над знаком Неизвестному солдату в парке Победы совершен акт вандализма: неизвестный изуродовал лицо солдата… Виктор Афанасьевич пошел принимать меры – он в это время, по-моему, исполнял обязанности секретаря общества охраны памятников, но, может быть, я и ошибаюсь, — а мне вспомнился первый случай вандализма. Кто? Почему и зачем? И самое главное: не один и тот же человек это сделал?.. А, может быть, БД и знал его? Тогда-то мы ведь об этом даже и не спросили его… Не решились, скажем так, добавлять депрессии, не стали, видя переживания БД, волновать его, тревожить… Да, если по правде, то кто же и ожидал такое?..
Виктор Афанасьевич Козлов тогда «решил» проблему. Как, вы все можете увидеть это, побывав в парке Победы. Да, думаю, все уже и видели, и не раз…
И как это вам?.. Тогда, по горячим следам, все, может быть, было и правильно: лицо солдата было скрыто за звездочкой – она была у каждого на шапке или пилотке.
Но вот на днях, на митинге, посвященном восстановлению в Абинске памятного знака комсомолу, председатель городского совета депутатов Л.Г. Гайдук сказала, что, наконец, памятники начали восстанавливать… И это хорошо… Так не пора ли власти подумать и о восстановлении Знака Неизвестному солдату, о придании ему первоначального вида.
Мастера, я так думаю, у нас в районе есть. А память?.. Хотя бы о БД…
Василий Белый, заслуженный журналист Кубани
